PARENTHOOD FRONT-LINE SOLDIERS OF GREAT PATRIOTIC WAR. ON MATERIAL OF PRIVATE CORRESPONDENCE

Print

TAJIDINOVA I.G.

PARENTHOOD FRONT-LINE SOLDIERS OF GREAT PATRIOTIC WAR. ON MATERIAL OF PRIVATE CORRESPONDENCE

И.Г. ТАЖИДИНОВА

ПРОБЛЕМА ОТЦОВСТВА ФРОНТОВИКОВ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1941-1945 гг.

ИССЛЕДОВАНИЕ ПРИВАТНОЙ КУЛЬТУРЫ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА В ВОЕННЫЕ ГОДЫ ПО ЭПИСТОЛЯРНЫМ ИСТОЧНИКАМ

Annotation / Аннотация

The new outlook on the history of the Great Patriotic War is closely connected with the fact that the problem has assumed a “human dimension” of studying private culture of soviet people under war time conditions. The solution of the problem are connected with the utilization and analysis of epistolary sources. The article studies nature and content of written communication front-line soldiers with their children and wives. It is concluded that soldiers participate in the lives of children their education moral and material support.

Новый взгляд на историю Великой Отечественной войны тесно связан с возвращением ей «человеческого измерения», а значит с исследованием приватной культуры советского человека в военные годы. Решение такого рода задач зависит, в большой степени, от привлечения и анализа эпистолярных источников. В статье рассматривается характер и содержание письменного общения фронтовиков со своими детьми и женами. Делаются выводы об участии фронтовиков в жизни детей, их воспитании, моральной и материальной поддержке.

Keywords / Ключевые слова

Source study, epistolary sources, the Great Patriotic War 1941–1945, front-line soldiers, family correspondence, parenthood, front-line and rear routine. Источниковедение, эпистолярные источники, Великая Отечественная война 1941–1945 гг., фронтовики, семейная переписка, отцовство, фронтовая повседневность.

ТАЖИДИНОВА Ирина Геннадьевна – доцент кафедры социологии Кубанского государственного университета, кандидат исторических наук, доцент, г. Краснодар; 8-861-267-27-87; 8-962-860-77-77; This e-mail address is being protected from spambots. You need JavaScript enabled to view it

Статья подготовлена при поддержке РГНФ, проект № 12-01-00127 а - «Частная жизнь советского человека в условиях военного времени: пространство, границы и механизмы реализации (1941-1945 гг.)».

Постановка вопроса об осуществлении фронтовиками отцовских обязанностей представляется проблематичной уже в силу очевидности долговременного физического отсутствия мужчин в своих семьях. Тем не менее, обращаясь к документам личного происхождения, можно убедиться, что роль отцов-фронтовиков в жизни собственных детей была отнюдь не призрачной. Тяга к взаимодействию наблюдалась с обеих сторон, а стили и формы его осуществления отличались известным разнообразием.

Тема отцовства неизбежно возникает в частной переписке фронтовиков Великой Отечественной войны с женами и другими родственниками. Но, разумеется, наибольшей ценностью обладают те письма, которыми обменивались непосредственно бойцы и их дети разных возрастов. Истинный масштаб такого явления как письменное общение фронтовиков со своими детьми и его содержательную сторону еще предстоит оценить. Полагаем, на первых порах опорой для таких исследований могут стать сборники документов личного происхождения, опубликованные в последние годы . В процессе знакомства с ними обнаруживается залегание пластов удивительного материала, раскрывающего перипетии тех коммуникаций, которые складывались между солдатами и офицерами Красной армии, с одной стороны, и их взрослеющими детьми, с другой (письма адресовались детям всех возрастов: от новорожденных младенцев до «завтрашних» призывников). Что касается публикаций документов, увидевших свет в советское время, то они ввели в оборот незначительную часть подобной корреспонденции, к тому же прошедшую идеологическую фильтрацию. Основная масса переписки такого рода в научный оборот до сих пор не поступила, рассеяна по разным архивам, фондам, коллекциям и ожидает вдумчивого и объективного исследователя.

Подписи в письмах с фронта («Любящий вас отец», «С отцовским приветом», «Ваш папка») свидетельствуют, как важно для мужчины было представлять себя в роли родителя. В детях комбатанты видели «продолжение себя», что в экстремальных условиях войны было особенно значимо. Младший лейтенант А.М. Скульский называл маленького сына «памятником рукотворным», младший лейтенант Ю.А. Зильберман обращался к никогда не виденной им дочери – «единокровная» . Жизнь детей представлялась главной ценностью, поэтому жен заклинали сохранять здоровье. И. Гази, служивший корреспондентом фронтовой газеты, увещевал жену: «Ты береги себя, сын пропадет, если ты заболеешь…» . С просьбой заботиться о детях обращались также к родственникам и друзьям. В.П. Казаков, призванный в июле 1941 г., писал отцу «с дороги», ведущей на фронт: «Тятя, я прошу тебя об одном: до конца дней своих будь с моими детьми. Люби и расти их, и, если меня в живых не будет, то твоя забота о них будет лучшей памятью обо мне…» .

К детям обращались, как правило, в первых и последних строках адресованных семье писем. Особенно чинно раскланивались с ними (как, впрочем, и со всеми другими родственниками) выходцы из сельской местности. Помня о ступени, которая отводилась детям в семейной иерархии, здоровался со своими дочерьми рядовой Н.Т. Жеглов: «Письмо от Николая Трофимовича. Во-первых, кланяюсь маминьке Василисе, посылаю сыновский привет и желаю быть здравым, еще кланяюсь супруге Варваре, посылаю супружеский привет и желаю быть здравым, еще кланяюсь дочерям Нине, Анне, Кате и Оле, посылаю общеродительский привет и желаю быть здравым…» . На этом общение «деревенских» с детьми, в большинстве случаев, заканчивалось. Горожане гораздо чаще демонстрировали иной, более заинтересованный стиль общения с младшим поколением. Именно военнослужащие из числа городских жителей писали своим детям «специальные», адресованные лично им письма.

Собственно, многие из военнослужащих вообще не были знакомы со своими детьми, родившимися уже после их ухода на фронт; заветной мечтой в этом случае было когда-нибудь услышать слово «папа». Участие проявлялось в обсуждении имени будущего ребенка, впрочем, весьма деликатном. «Я тешу себя мыслью, что ты родишь здорового ребенка. Если мне не суждено увидеть его, и если это будет мальчик, назовешь его моим именем. Если девочка – назови, как хочешь…», – писал ополченец И.Д. Гольдфедер . «Дорогая моя Анечка, время поздравить тебя, но не знаю: доченька или сынок, скорее пиши», – всего на две недели ошибся в расчетах наступления важного события рядовой В.Н. Хохлачев. Он не скрывал своего счастья, когда спустя некоторое время получил вместе с письмом жены обведенные на бумаге ручку и ножку новорожденного. «Анечка, беру в руки Толикину лапку и ручку и чувствую как будто бы я держу на руках своего родненького сыночка» .

Ввиду непредсказуемости жизненных обстоятельств потребность в обращении к собственным детям была настолько сильной, что письма писались даже в адрес младенцев (чаще так поступали те, кто становился отцом впервые). Дочь старшего сержанта Д.И. Березенцева сохранила письмо от отца: «Ну здравствуй незнакомец. Как ваше здоровье? Кто, во-первых, сын ты мне или дочь. Пиши ответ. Ну, ничего, расти и ты. Приеду и тебе привезу гостинец. Ну пока. Твой папа» . Военврач, начальник санитарного поезда С.Г. Менделевич адресовал свое письмо месячной дочери: «…Любимая, я тебя не видел, не знаю какая ты есть. Но знай, что я всегда помню тебя, мечтаю о том, какая ты и как тебе живется» . Для младенцев писались и более пространные письма, передававшие сложную гамму чувств мужчин, которым никогда, возможно, не суждено познакомиться со своими детьми. Ю.А. Зильберман обращался к дочери Вере: «Дочурка моя, здравствуй! Сегодня тебе минует два месяца жизни под нашим солнцем. Дата обязывает, и я сел тебе писать. Еще пройдет много подобных дат до того времени, когда ты сможешь прочесть это письмецо, а сейчас пускай прочтет тебе его мама. Она расскажет тебе об отце – человеке веселом и грустном, глупом и умном, ясном, как южное небо, и непонятном, как слово “абракадабра”. А если жив останусь, а умру я только в крайнем случае, то расскажу тебе сам много разных историй, но ничего не расскажу о себе – ты тогда сама будешь знать, каков твой отец» .

Пытаясь синхронизировать события своей жизни и жизни своих маленьких детей, фронтовики стремились быть в курсе их первых «успехов», представлять себе возрастные изменения в их внешнем виде и поведении. «Картинки» из детской повседневности были для комбатантов ничем незаменимым источником положительных эмоций. Командир минометного взвода, старший лейтенант Л.И. Ривкин писал жене: «После твоего сообщения о зубике я себе начал представлять Нинушку с одиноко торчащим большим зубом. Картина смешная!»

Переписка фронтовиков с женами – это, во многом, наставления о воспитании детей и уходе за ними. Жен, в частности, просили подыскивать такую работу, чтоб дети не росли «беспризорниками». Им постоянно напоминалось о необходимости беречь детей от инфекционных и простудных болезней, жары, холода, ожогов, падений. Некоторые отцы, в этом смысле, были настоящими педантами. Определенно, к таким относился татарский писатель Ибрагим Гази, который рано остался сиротой, воспитывался в детском доме, однако это не помешало ему активно проявлять себя в отцовской ипостаси. Гази регулярно твердил жене о необходимости беречь ребенка от всевозможных болезней (воспаления легких, гриппа, отравлений), соблюдать гигиенические нормы. Отец также предостерегал от попадания под автотранспорт; призывал кормить ребенка «как следует», учить его родному языку и порядку в отношении к собственной одежде. Письма Гази – кладезь педагогических советов жене, основной из которых: «Будь с сыном как можно больше» .

Если довоенная биография военнослужащего каким-то образом соприкасалась с литературным творчеством, журналистикой, то он, как правило, придавал большое значение детскому чтению. Ибрагим Гази инструктировал жену так: «В свободное время читай, пополняй свое образование и занимайся с сыном». Когда она пожаловалась, что мальчик начал сквернословить, посоветовал: «Возьми там, пожалуйста, на столе книгу Макаренко о воспитании. Там ты найдешь много полезного для себя... Если он поет Тришкино, так ты научи его петь другое. Он тогда забудет Тришкино. У К. Чуковского (смотри в шкафу) есть книга “От трех до пяти” – там ты найдешь детский фольклор. Или Маршака что-нибудь пусть выучит. Не заставляй его повторять насильно, а только читай ему почаще (лучше читать каждый день в одно время)…». «Приучай его к книге», – настойчиво повторял Гази. Подобно ему, гвардии старшина Валентин Сырцылин, до войны некоторое время работавший библиотекарем, советовал жене читать 4-хлетней дочери Ольге рассказы о животных, растениях.

Общение с детьми выстраивалось сообразно их возрасту. Младшим детям рисовались картинки, писались стихи и сказки. Лейтенант С.И. Страхов завел обычай посылать сыну «картинки на военную тему», рассказывающие об артиллеристах, пулеметчиках. Показательны творческие опыты рядового А.М. Сидлина, адресованные пятилетней дочке. Их особенность – грамотная адаптация «фронтового материала» к детскому восприятию. В результате появлялись оригинальные сюжеты, носившие вполне реалистический характер. Отвечая на конкретные вопросы девочки, записанные ее матерью, Сидлин описывал пушку как «самое большое ружье на колесах», а каску – как «большую железную шляпу». Особенно интересен его рассказ о блиндаже. «Это такая большая яма в земле и накрыта бревнами. Дом так нарочно делается в земле, чтобы фашисты его не видели. Между бревен имеется большая щель взамен двери – туда мы входим и выходим, окон у нас нет. Но, чтобы было светло, мы делаем еще маленькую щель, а вместо печки мы поставили железную бочку и сделали в ней две дверки. В одну вкладываем дрова, а в другую выходит дым. Вот у нас и тепло. А чтобы было мягко спать, мы настелили на землю много веток. Нравится тебе такой наш дом или нет? Когда пойдешь с мамой в выходной день гулять – попробуй из песочка и палочек сделать такой маленький домик-блиндаж…» . Вообще сравнение реалий тыловой и фронтовой жизни, призванное приблизить к пониманию ребенка ту ситуацию, в которой находился отец, присутствует в письмах военнослужащих довольно часто. Хотя не все примеры подобраны столь тщательно как у Сидлина, зато почти всегда эффектны. «…В огороде посади на меня огурчиков и помидор и посей просо, – просил младшего сына В.Г. Лугинин. – Я здесь посылаю фрицам тоже огурчики, только стальные, от которых их рвет на части» .

В большинстве случаев для детей дошкольного возраста сочинялись коротенькие письма-записки, в двух словах объясняющие временность отсутствия отца, напоминающие об общих делах, направляющие поведение ребенка в нужное русло. Как пример – письмо политрука, старшего лейтенанта Лугинина, адресованное младшему сыну: «Письмо Жене от папы с фронта. Женя, мы там бьем немцев. А ты слушайся мамы. Целую тебя крепко. Поцелуй за папу маму» . Редко, но все-таки встречаются послания маленьким детям, носящие официальный оттенок, налет риторики советского времени. В письме лейтенанта А.Е. Матвеева, адресованном сыну Борису, воспитаннику детского сада им. Крупской при Горьковском стеклозаводе им. М. Горького, такие черты своеобразно сплавлены с юмористическими нотками, что, в результате, придало тексту бодрость. «Здравствуй, Борис! – говорится в письме. – Передавай привет всем твоим товарищам по детскому саду. Желаю всего хорошего, встретить наш великий пролетарский праздник. Напиши мне, Борис! Как ты провел день “Октября”. Какие стишки декламировал, какие танцы танцевал, ну вообще, ты знаешь, о чем писать, ведь не маленький, скоро, небось, борода и усы будут расти. Напиши, что делает в праздники Валентин, и как он учится? Сегодня много писать нет времени, ну, а через пару дней жди большого, хорошего письма. Целуй маму, Валю и свою воспитательницу крепко-крепко. Жму твою мужинскую руку. Твой папка Александр Матвеев» .

Более взрослых детей стремились поддержать советами, заинтересовать историями о фронтовой жизни. С.И. Лурье описывал сыну свой быт ополченца: «Живем мы в лесу в палатках, очень много работаем (копаем землю, рубим лес, строим заграждения и т.д.), когда с тобой снова встретимся, будет о чем поговорить и рассказать». Из письма мальчик, по сути, мог понять отцовские ожидания: «Не бойся никакой работы, даже если она тебе покажется очень тяжелой или слишком простой. Кушай все, что дают. Я теперь с таким удовольствием съедаю пшенный суп и пшенную кашу, да еще с черным хлебом, как будто бы это самое вкусное блюдо. Буду ждать от тебя хороших отметок». Лурье погиб спустя месяц после этого письма, но сын, несмотря на его молчание, продолжал сообщать отцу подробности своей повседневной жизни, оценки, перечислять прочитанные книги. Выучившись на тракториста, писал: «Весной поеду в колхоз, чтобы вам на фронте дать хлеб» .

В отношении подростков действовали мерки военного времени, порой безжалостно уравнивавшие их со взрослыми. Лугинин спрашивал сына, участвует ли он в каких-либо работах «в помощь фронту». Ставил ему в пример 13-летнего сына своего фронтового товарища, оставившего учебу, поступившего на завод и выполнявшего там норму взрослого рабочего . Офицер связи В.А. Коноплин зимой 1942 г. предполагал, что сыну-подростку тоже не избежать военной службы. Данный вопрос обсуждению не подлежал: «…Учись, закаляй себя физически. Это тоже нужно для фронта и для победы. Через год и ты станешь воином» .

Особой темой для общения была учеба; школьники, как правило, мягко призывались к самостоятельности. «Скоро начнется учеба, в этом году помощников – папы и мамы у тебя не будет, я надеюсь, что ты без наблюдений и проверки будешь хорошо делать уроки…» (из письма Лурье сыну) . Фронтовики пытались донести до своих детей важнейшую, с их точки зрения, идею о сходстве, совместимости текущих жизненных задач, стоявших в военное время перед разными поколениями советской семьи; по сути, речь шла о преемственности ценностей. «Я очень рад твоим успехам в учебе, продолжай сыночек учиться в обоих школах на отлично, и я тебя вызову на Соцсоревнование: ты будешь добиваться быть отличником в школе, а я отличником красноармейцем, пиши, принимаешь ли ты мой вызов» (из письма рядового А. Каца сыну) .

Поскольку идея о том, что фронт и тыл решают одни задачи (только разными способами) закрепилась в сознании советских людей как одна из основополагающих, то фронтовиков особенно возмущало, если дети от выполнения своих задач отлынивали. Политрука роты Д.А. Абаева, в частности, огорчало, что его дочь-школьница Кира имеет склонность к «паразитической жизни», тунеядству. В письме жене он недоумевал: «Неужели ты не в состоянии ей втолковать так, чтобы она поняла, что сейчас, когда решается судьба большая, сотни тысяч людей кладут свои жизни для того, чтобы остановить и погнать во что бы то ни стало врага. Неужели для нее не будет понятно то, что в этих условиях вести себя так, чтобы не приносить никакой пользы на том участке, на котором находишься, просто преступно». Когда по истечении полугода Абаев не увидел сдвигов, то перешел к другим методам. «…Я крепко обижен результатами учебы Киры. Раз не выходит толку с ее учебы, пусть приучается к труду, приобретает какую-либо специальность, какую именно, я не предрешаю. Надо определить ее на работу. Решение окончательное» .

Военнослужащие по мере сил старались быть полезными своим детям в разрешении наболевших проблем. Поскольку дети изнашивали одежду и обувь, вырастали из них, а в большинстве советских семей такого рода запасов не водилось, то вопрос о детских носильных вещах оставался острым на протяжении 1941–1945 гг., да и в послевоенные годы. Фронтовики обычно предлагали женам перешивать их собственную одежду, либо продавать ее, менять на детскую. Коноплин писал сыну в Нерехту в феврале 1942 г.: «Дорогой мой, славный сынишка! Я постоянно вспоминаю тебя здесь. Очень беспокоюсь насчет твоей одежды. Наверное, тебе холодно ходить в такие морозы в твоем пальто, из которого ты давно вырос. Я же – в ватной куртке и валенках. Свою кожаную тужурку переслал тебе…» . В посылки детям старались вкладывать не только жизненно необходимые вещи, но и то, что отвечало их увлечениям (книги, марки). Более широкие возможности материальной поддержки семей открылись для советских военнослужащих на завершающем этапе войны. В посылках, которые они отправляли из Германии, для детей обычно предназначались продукты (сахар, шоколад), одежда, обувь, канцелярские принадлежности.

Жалобы жен на поведение детей, их проступки или плохую учебу были обыденным явлением. Мужчины обязательно на эти сигналы реагировали; ребенку делалось внушение (напрямую или через мать). Женам же предлагалось детей не баловать, но и не кричать на них, не бить. Характерное замечание по данному поводу принадлежит Сырцылину: «Дети больше всего ненавидят любого насилия» . Не имея педагогического образования, он очень грамотно оправдывал перед женой шалости дочери: «Каждый здоровый и нормально-развивающийся ребенок шалит. И чем больше он подвижен, чем чаще и неожиданнее сменяются его игры, тем здоровее его детская психика, тем больше сказывается правильность развития» . Как метод усмирения чересчур активного ребенка, предлагал удовлетворять его любопытство, развлекать, разнообразить игры. Но, столкнувшись с новым витком раздражения, решился поговорить с женой строже: «Ребенок всегда очень подвижен и шаловлив, и нет необходимости отнимать у него детство. Пусть себе шалит, визжит и бегает, пусть и поплачет от того, что больно стукнулась, пусть и посмеется, когда смешно и приятно – все это милое, дорогое детство, которое ценить и любить нужно. Старайся быть не только родительницей дочери, но и педагогом, воспитателем и учителем – в этом и смысл слова МАТЬ» . Предлагая женам высказаться о проблемах воспитания и терпеливо разбирая их, мужчины, фактически, оказывали женщинам психологическую помощь, снимали стресс от постоянного общения с детьми и лишений военного времени.

Тема будущих детей возникала, преимущественно, в письмах тех мужчин, в семьях которых уже имелись дети. Сидлин обещал дочери в июне 1943 г.: «На Сретенке с тобой и мамой сходим быстренько в самый большой магазин и купим тебе маленькую хорошенькую сестренку с черными глазками…» . Капитан И.С. Горохов, отец трехлетней дочери, писал жене в мае 1942 г.: «После войны у нас будет сын. Обязательно будет! Он будет у нас художником» . А спустя год, вероятно, сильно удивил ее сообщением о том, что собирается после войны вернуться домой с девочкой, мать которой немцы угнали в Германию: «…Итак, Наталочка, если я буду жив, то приеду с десятилетней смоляночкой Марусей Гречишниковой. Она будет нашей старшей дочкой. Вот посмотришь, как она умна и хороша» .

Война растянулась на долгих четыре года, и многим отцам пришлось «заочно» участвовать в решении вопроса о том, где дети продолжат учиться после окончания школы. Старший лейтенант П.Н. Грошев (до призыва – сельский учитель математики в Мордовии), просил жену дать одному из троих детей высшее образование. «…Если мне совсем не придется прийти домой, то ты выучи Юрика на врача. Это будет очень хорошо». О том, насколько трудно было осуществить эту просьбу жене Грошева, говорят ее письма. «Без тебя я с этой семьей тоже пропащая. Зачем я столько народила, зачем несчастных на свет пустила? Они меня впредь будут проклинать лишь потому, что я их обеспечивать всем необходимым не в состоянии» . Очевидно, в отдельных случаях военнослужащие рассуждали об образовании для детей отвлеченно, без учета всех аспектов настоящей ситуации своей семьи. Отсюда возникал достаточно высокий уровень притязаний, иногда подпитываемый карьерным ростом, расширением кругозора самого красноармейца. Старший лейтенант П.Ф. Зезеткин (до войны – механик МТС в ст. Уманской Краснодарского края) мечтал о высшем медицинском образовании для единственной дочери. «Командовал» с фронта: «Не разрешаю Дору пускать в медтехникум, 10 классов кончит, будет иметь среднее образование, тогда институт, ясно. Калека фельдшер мне не надо, я хочу, чтоб она была человек» .

Красноармейцам были свойственны переживания по поводу уходящего времени жизни, и, в большой степени, они были связаны с тем, что дети взрослели в их отсутствие. Уже через два месяца после ухода на фронт Сырцылин испытывал трудности с тем, чтобы представить себе оставленную в полугодовалом возрасте дочку: «Она, небось, уже большая, сидит в кроватке и расшвыривает ложкой кашу. Я часто думаю о ней, стараясь представить ее себе такой, какой она выглядит сейчас, но это плохо получается, даже при богатой фантазии» . В 1945 г., когда такие попытки уже потеряли всякий смысл, грустил: «Олька уже большая, сама пишет – пропал самый интересный для меня возраст» . Проблемами такого же порядка делился с женой А.И. Тыкин: «Маруся, вы писали, что Юра хорошо подрос и возмужал и что он рассуждает как взрослый, а я в свою очередь не могу себе представить какой он стал…» . На протяжении длительного времени фронтовики испытывали дефицит эмоций «мирного» свойства, что порождало своего рода депривированность. Последняя на исходе войны обернулась специфическими «страхами», свое место среди которых занимало предчувствие проблем в налаживании взаимоотношений с детьми. В начале 1945 г. Сырцылин предполагал, что с дочкой, выросшей в его отсутствие, сладить будет непросто. «Она чистоганом “гражданская”, а я военный человек, привыкший за эти годы к дисциплине и подчинению, к рамкам» .

В одной из своих работ И.С. Кон обращает внимание: «Чтобы понять психологию отцовства, его нужно представить не только в контексте семейных отношений, но и в системе мужской идентичности. Вопрос “зачем ребенку нужен отец?” превращается в вопрос “зачем отцовство нужно мужчине?”» . Острая потребность в психологической близости с собственными детьми вела к тому, что военнослужащие буквально брали штурмом коммуникативные барьеры, которые выстраивала война. Будучи физически недоступными для своих семей, комбатанты Великой Отечественной, тем не менее, находили возможность быть учителями и наставниками для тех, кто крайне в них нуждался. Частная переписка фронтовиков убеждает, что «сознательное отцовство» в сложных условиях военных лет выражалось, кроме всего прочего (забота о непосредственных нуждах семьи, сопереживание трудностям материнского труда), и в том, что отцы-фронтовики, по мере возможностей, пытались участвовать в воспитании и образовании своих детей.

You can read completely article in the russian historic-archival magazine “The Herald of an Archivist”. Read more about terms of subscription here.

Полностью материал публикуется в российском историко-архивоведческом журнале ВЕСТНИК АРХИВИСТА. Ознакомьтесь с условиями подписки здесь.